Был восьмой вечер праздника огней, праздника Хануки. Маленькие свечки горели, а вся сім’я сиділа вокруг де душки и просила его что-нибудь рассказать, например какую-нибудь интересную историю. Наконец дедушка вздохнул и начал рассказ.

«Из года в год, когда приходят дни Хануки, я вспоминаю одну Хануку много лет назад. Эта Ханука сильно врезалась мне в память.Те дни Хануки пришлись на последние месяцы Первой мировой войны. Я тогда был мальчиком возраста бар-мицвы и жил в Риге, столице маленькой страны Латвии, которая только должна была стать независимой.  Во время войны я потерял отца, благословенной памяти, и моя мать тяжело работала, чтобы прокормить меня, потому что я был единственным и слишком слабым ребенком, чтобы работать.

Это был период паники и беспорядка. Линия фронта проходила недалеко от Риги. С одной стороны были немцы, с другой русские. В воздухе свистели пули, громыхали взрывы, в небе кружили аэропланы. Город несколько раз переходил из рук в руки. Вот его захватывают немцы – и вот уже их побеждают русские. И между теми и другими крутились латыши, надеявшиеся на независимость. Никто не был уверен, что ему повезет увидеть завтрашний день.

Ко всем несчастьям, в городе началась эпидемия, унесшая множество жизней. Болезнь называлась «испанка»: грипп, похожий на воспаление легких, который истощал силы больного, так что нередко он уже не вставал с постели. В трудных условиях войны почти невозможно было найти врача или лекарства. Неудивительно, что в таких условиях эпидемия распространилась по всему городу.

Что мог мальчик моего возраста делать в таком городе в такое время? Учебные заведения были закрыты на замок. Ни хедера, ни йешивы. Но ведь евреи молятся и изучают Тору, а я ведь тоже еврей, поэтому, несмотря ни на  что,  ходил  трижды  в  день  в синагогу  помолиться  и  заодно  оставался поучиться. Иногда я занимался сам, а иногда слушал урок по странице из Талмуда, который изучали там взрослые. Так я ходил туда день за днем, рискуя своей жизнью, но ничего не поделаешь, ведь мы все в руках Б-га. Так потихоньку проходили дни и недели.

Зима выдалась холодной и очень трудной. За два дня до Хануки я пришел домой поздно вечером, весь продрогший от холода. Как обычно, я был в синагоге, но в тот день чувствовал себя плохо. У меня была сухость в горле, кружилась голова. Я чувствовал жар и холод попеременно, и был рад наконец добраться домой. Дома я постарался, чтобы мама, да упокоится ее душа в Ган-Эден, не заметила, что я захворал. Неужели ей мало других забот? Кроме того, я подумал, что все пройдет, и утром я встану, даст Б-г, здоровым. Но мама сразу увидела, что я от нее что-то скрываю. Она положила руку мне на лоб и очень испугалась. Выяснилось, что лоб у меня пылает, как печь, а я и не знал. Она велела мне немедленно лечь в постель и приготовила горячий чай.

«Я пойду за врачом», – сказала она. Как я ни просил отложить это до завтра – бесполезно. Выходить поздним вечером женщине одной было очень опасно. Она поставила возле моей кровати маленькую керосиновую лампу и ушла. Сколько времени прошло с тех пор, как мама ушла, а керосинка коптила и распространяла запах дыма – не знаю, потому что задремал. Проснулся я от холодного прикосновения руки моей мамы, которая стояла и говорила: «Мойшеле, сынок, врач сейчас придет. Ты хочешь пока поесть?»

Я отрицательно покачал головой. Мысль, что я доставляю маме беспокойство и волнения, причиняла мне сильную боль. Я закрыл глаза и попытался уснуть.

Наконец пришел врач. С серьезным выражением лица, ни слова не говоря, он измерил мой пульс. Затем измерил мне температуру и, вставив ложку в рот, велел сказать «А-а-а». Я попробовал сделать это, но из моего горла раздался странный  звук.  Ясно  было,  что  доктор не удовлетворен. Мама стояла в сторонке и со страхом наблюдала за действиями врача.

В конце концов врач встал, собрал свои инструменты в сумку и собрался идти. Что он сказал маме перед уходом, я точно не понял, но некоторые слова удалось услышать, это было: «Слишком поздно… Делать нечего… Б-г поможет…» Из услышанного я смог понять, что мое положение совсем не радует.

Мама вернулась ко мне в комнату. Она с трудом стояла на ногах, слезы душили ее. «Я пойду закажу лекарство, которое прописал врач», – сказала она. «Мама, не волнуйся, я поправлюсь, с Б-жьей помощью, вот увидишь», – напрасно попытался я приободрить ее. Она больше не смогла сдерживаться, упала на мою подушку, обняла меня и заплакала. Только теперь я начал понимать, насколько серьезно мое положение. Холодный пот покрыл мой лоб. «Как я смогу оставить маму одну? – думал я. – Нет! – прогонял я черные мысли. – Б-г милосердный этого не позволит».

Новые мысли стали приходить мне в голову. Я вспомнил, что завтра вечером зажигание первой ханукальной свечи! Мама еще несколько дней назад обещала мне, что постарается раздобыть немного масла для ханукальных  светильников.  На  маму  можно  положиться,  она  действительно не забудет. Но большой вопрос, удастся ли ей достать масло, которое уже давно не купишь даже за большие деньги. И еще вопрос: будет ли у меня достаточно сил встать и зажечь ханукальные светильники? Я всем сердцем хотел жить, чтобы зажечь хотя бы первую свечу…

Подобные  мысли  сопровождали  меня  в это  время.  Жар  не  спадал, и я чувствовал себя очень плохо. Я с трудом мог дышать, боль в горле усиливалась с каждой минутой, казалось, что я в любой момент могу задохнуться. Каждый раз, когда я засыпал на мгновения, перед моими глазами возникали ханукальные свечи. Вот они горят ярким пламенем, которое, казалось, поглотит меня, и вот вдруг гаснут и оставляют меня в темноте.

И снова они горят ярко…

Мама не отходила от моей постели. Только к сумеркам она надела свое старое пальто, закуталась в платок и побежала в синагогу.

«Евреи, сжальтесь! – воскликнула она там со слезами на глазах, – Мойшеле тяжело болен. Евреи, пожалейте его. Прочтите Теѓилим!»

Все знали Мойшеле, и всех охватило чувство сострадания. Сразу после молитвы стали читать псалмы и добавили к моему имени второе: Хаим («жизнь»). Так, если, не дай Б-г, Мойшеле вынесен приговор, то сегодня это уже другой мальчик, Хаим-Моше, и приговор не вступит в силу. Много слез пролила мама в синагоге. Она молила Вс-вышнего не забирать ее единственного сына, ее единственное утешение.

По пути домой из синагоги мама вспомнила, что ей нужно раздобыть масло для ханукальных светильников. Она зашла в один магазин, в другой, в третий, пока, наконец, ей не улыбнулась удача. Она купила немного масла и сразу направилась домой.

«Мойшеле, слава Б-гу, мне удалось достать масло. Ты сможешь сегодня вечером зажечь ханукальные огни!» – взволнованно позвала меня мама. Я же с трудом понимал, что мама говорит. Перед моими глазами знакомый образ матери стоял как размытая фигура, которую я тщетно пытался узнать.

Кризис моей болезни приближался, и мое состояние ухудшалось с каждым мгновением. К вечеру я вдруг встал, как будто высшая рука поставила меня на ноги. Это было время зажигания ханукального светильника. На столике около моей кровати стояла ханукия, установленная по правилам, рядом с ней – маленькая свечка в качестве шамаша. Мама сидела неподвижно –

видно заснула, она ведь уже 24 часа не спала. Но как только я уселся в кровати, она открыла глаза. Я собрался с силами и произнес пересохшими губами: «Мама, дай воды… для «нетилат ядаим»… я… благословлю… ханукальные свечи…» Каждое движение причиняло мне ужасную боль. Я произнес благословения «Леѓадлик нер Ханука», «Ше-аса нисим» и «Шеѓехеяну», лежа в кровати. Затем мама помогла мне встать и зажечь свечи.

Глубокая внутренняя радость охватила меня, когда я увидел маленький светильник. Пламя помигало минутку, но затем охватило фитиль, и светильник зажегся. Я посмотрел на маму взглядом, полным благодарности. Она постаралась улыбнуться, поймав мой взгляд. Она поняла меня. Теперь на меня навалилась страшная усталость, и я сразу уснул. Сколько времени я проспал без чувств – я теперь уж и не знаю. И уколов, которые делала мне сестра милосердия, я не почувствовал. В тот первый вечер Хануки моя болезнь достигла высшей точки и жизнь висела на волоске.

Когда  я  снова  открыл  глаза,  мой  взгляд  упал  на  столик,  на  котором стояла ханукия. Кризис миновал, и я остался в живых. Заповедь зажигания ханукальных огней спасла меня от верной смерти», – закончил дедушка свой рассказ.